О`Санчес - Суть острова

— Чего ты там не хотел, козлина? Весь город загадили, пидорасня вшивая! Раздавлю, гниду! Пшел… Это еще что?

Третий пинок металлической подковой пришелся по бутылке с коньяком и она разбилась.

Мокрым холодом протаяла бесценная жидкость сквозь ветхую одежонку, начав с ушибленных ребер, по животу и вниз, к ноющему от ужаса паху…

— А, козел! А говоришь — ничего! За вранье — утоплю, падаль…

Есть такая порода людей, которым твоя боль, твое унижение — бальзам, лекарство, на короткое время исцеляющее их души, исковерканные кем-то и когда-то. Обманчиво это лекарство, действует недолго и добывается только из тех, кто оказался слабее и беспомощнее, чем они… Но зато и радость от него горячая и острая: ничем ее не заменишь, ни сексом, ни жратвой… Тот, кто хотя бы однажды распробовал на себе эту подлую сласть в полную меру — тот подсел на нее и протух навеки и пропащая душа его обречена почти без передышек корчиться в личном аду, пока не разрушится вместе с телом.

Человек привычно втянул голову в плечи, прикрыл локтями левую сторону груди, чтобы ботинок не впечатал острые осколки в живот и ребра…

— Не надо, начальник, не бей… — и удары прекратились почему-то.

— Вставай, показывай, что там у тебя было. Живо, живо…

Человек, кряхтя, встал с коленей, осторожно стал выгребать стекло.

— Ну-ка, поверни сюда, этикеткой… Ого. Давай, дед, суй его, осколок этот, в карман и двигай со мной, в отделение. Потеряешь или выбросишь — затопчу, в блин раскатаю.

— Отпусти, начальник, пожалуйста…

— Может и отпущу, когда расскажешь, где научился на такие коньяки зарабатывать.

— Да это просто пузырь я нашел с винтом, закручивать удобно, а там на самом деле халка, я туда собрал.

— Угу, ага. Котам на помойке будешь яйца вертеть, а то я хороший запах от параши отличить не умею. Иди, говорю…

Делать нечего, пришлось идти.

В обезъяннике уже сидело двое бомжей, таких же потрепанных и старых. Они принюхались и завели было разговор, но человек был, мягко говоря, не в настроении и предпочел отмолчаться. Стекляшку с куском этикетки он побоялся выбрасывать, хотя умом понимал — надо бы. Но страх перед дубинкой и властью оказался сильнее.

— …Поджог и грабеж, папаша. Чо-нить желаешь добавить?

— Многовато, господин лейтенант, не было ни того, ни другого. Сам же видишь — не грабитель я.

— Вижу, что ты подонок и окурок жизни. Надо еще проверить «глухари»: не ты ли последний год маньячил в Центральном парке?

— Ну зачем вы так, господин лейтенант. Ведь я ни в чем не виноват, я клянусь…

— В парашном отсеке будешь теперь клясться. На парашу и на коровную мамашу. Где взял бутылку?

— Подарили. Сегодня утром.

— Врешь. Хорошо… Кто подарил, когда, при каких обстоятельствах?

Не стоило выдавать Нигера, ни к чему хорошему это бы не привело, уж это точно. При любом развитии событий, в составе группы наказание будет крепче: если сажать вздумают — срок длиннее навесят, если просто покуражиться — сами изобьют и меж собой стравят непременно… Признаваться никак нельзя, но и мученика из себя строить… Стыд — не дым… Тот случай, когда глаза не выест, надо спасаться… О, Господи, как я успел дожить до такого позора… Лишь бы только…

— Господин лейтенант, я вижу — дело серьезное вы мне вешаете, мне нужно позвонить.

Господин лейтенант выпучил глаза и рассмеялся от неожиданности, и патрульный, что привел человека в отделение, тоже засмеялся. Но лейтенанту вдруг пришла в голову мысль, что они нарвались на «спецслужбу» под прикрытием, попались «на живца» и со страху перед возможной катастрофой мозги выключились, отказались осознавать помойный запах, черные бугорки зубов, трясущиеся руки и щеки, никак не похожие на грим спецагента…

— Мы… Гм… Мы закон знаем, вот телефон, звони. Один звонок тебе положен.

— Фуэнтос, ну-ка заткнулся, пошел рапорт писать, подробненько… все как было… Понял?

Испуг начальства передался Фуэнтосу и он молча упал на стул в углу, лихорадочно зашуршал писчей бумагой…

«Господи! Господи, только не подведи! Ведь забьют, собаки, если не дозвонюсь… Слава, те, Господи!..»

— Рик, это ты? Это папа… Из полиции, тридцать первое отделение… Тридцать первое, возле «Двух Стадионов». Ни за что, честно… Спасибо, дорогой, ох, спа…

— Ну и что? — Лейтенант задышал, оттаял, да и какое к черту прикрытие, когда за километр видно: бомж и синяк. Еще и звонил кому-то… — Не во Дворец, часом, звонил-то? А? Папаша?

— Нет, сыну, сейчас подъедет.

— А сын у тебя кто?

— Тоже типа юрист, только в частной конторе работает…

— Ну… подождем, посмотрим, что это за юрист такой… Может, весь в папу…

«А если не в папу, — мысленно продолжил лейтенант, — то… Фуэнтоса на улицу, чтобы не завидовал, то, да се… Меньше сотни… двух сотен — брать нельзя, потому что полтинник патрульному положен — отдай и не греши… Трех сотен, потому что сигнал о поджоге все-таки был, этикетка прилагается, как говорится… Но если старик наврал…»

— Слушаю вас? Лейтенант Палмер. Да. Задержан, поскольку нарушал общественный порядок. У нас все в ажуре, все в книгу занесено, никто и пальцем не тронул, приезжайте и смотрите, господин адвокат. Вот и приезжайте. Да. Мы тут работаем и вы нам не ревизор. Да. Вот по закону и действуйте. Да насрать.

— Слышишь, Фуэнтос, о какая важна птица у нас! Адвокат звонил. Вот увидишь: привезет нашему деду разрешение ссать напротив Дворца.

— Что, дед, лапа наверху, а? — Палмер храбрился, но и сын-юрист, и адвокат, молниеносно выскочивший из телефонной трубки ради какого-то бомжа… Эт-то надо не спешить…

— Фуэнтос, хватит бумагу и воздух портить, давай ее сюда. Ну-ка проветри тут, да мало-мальский порядок наведи, сидим как в хлеву. И так хлев, да еще свиней всяких водим! Пусть в камере подождет, отведи его. И этих из обезьянника сунь подальше, в третью. И приберись, быстро…

Фуэнтос как раз двигал стулья и обернулся на шум. Человек, вошедший в двери, не так уж сильно походил на юриста, скорее на оперативника-силовика, если взять на веру слова о его принадлежности служителям закона… Но служители на работе одеваются более скромно, а этот расфуфырен как министр, даром что молодой. Тройка, запонки, галстук… Носки и кальсоны тоже, небось, шелковые. Шрам на роже. Ну-ну… Такие хорошо платят, повезло летёхе.

— Лейтенант Палмер, слушаю вас.

— Добрый день. Я по звонку… Ого! Вот так встреча. Палмер, Санди Палмер! 68 школа, 10-б. Не узнаешь?

— Ха… Чари… Ричард… Черт, сейчас вспомню… Из параллельного, «а», если не ошибаюсь? Рики!

— В точку.

Оба вдруг замолчали неловко, вспомнив причину встречи.

— Что-нибудь такое серьезное?

— Да нет. Нарушал. Распитие в неположенном месте. Был сигнал, не подозрение даже, что хищение… имело место… Да фигня. Твой? Поди, посмотри…

Вот этого мига человек-бомж страшился больше всего: когда сын взглянет на него и увидит его с близкого расстояния во всей полноте… Таков, как он есть сейчас… Вот он смотрит. Спрашивает о чем-то…

— Нормально, сынок. Все нормально…

Ушел. Отвернулся и ушел. Но он же не совсем, а с лягавыми договариваться… И стыда-то особенного не случилось. Господи, что со мной стало… Я должен бы умереть на месте, а я даже и не… Это пьяные слезы, и сам я полное ничтожество… Вот если бы я… Человек кряхтя сел на корточки и прижмурился, чтобы скоротать время за привычной мечтой о том, как вернется к нему благополучие, молодость, уважение окружающих… Но и мечты в последнее время стали какими-то скудные, не сладкие, к тому же то и дело отравляемые невзгодами, тем же воображением и насланные… Обязательно присутствовали в этих мечтах выпивка, мстительное торжество над многочисленными обидчиками… Только все наладится в грезах, как вдруг, откуда не возьмись, очередные беды, угрозы, которые надо перемечтать новыми хеппи-ендами, а уже устал и не хочется ни о чем мечтать. Выпить бы, вот чего надо бы…

Вот, еще кто-то вошел… Ага, адвокат… Но теперь он там лишний, раз сын знает лягавого, а тот его. Когда сын учился в десятом классе, то он с ними уже не жил… Или жил? Надо бы вспомнить, а не вспоминается, в голове один мусор… Смеются… Натужно там, наверное, Рику смеяться, зная, что эти двое знают, что он его отец… Вонючий бомж из обезьянника… Вот когда начал стыд-то подпирать… Выпить бы…

— Выходите. — Фуэнтос был хмур и через силу любезен: ничего ему не обломится с этого сумасшедшего алкаша, хоть он и видел, как тот гусь в шелковом галстуке сунул Палмеру прямо в нагрудный карман, два с половиной ноля, пятисотку. Хорошо тем, кто с образованием, а он — и улицу паси, и за уборщицу… Можно было бы пойти на принцип и загнать наверх рапорт… о подозреваемом в ограблении и поджоге… Рапорт не слать, конечно, потому что словам лейтенанта поверят быстрее и плевать против ветра глупо… Но проявить готовность… вслух… чтобы летёха понимал, что нужно делиться… Нет, к черту, связываться из-за вшивой сотни…